Неточные совпадения
Связь с этой женщиной и раньше уже тяготила его, а за время войны Елена стала возбуждать в нем определенно враждебное чувство, — в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала в каких-то крупных спекуляциях, нервничала, говорила дерзости, капризничала и — что особенно возбуждало Самгина — все более резко обнаруживала презрительное отношение ко всему
русскому — к армии, правительству,
интеллигенции, к своей прислуге — и все чаще, в разных формах, выражала свою тревогу о судьбе Франции...
— Да, царь — типичный
русский нигилист, интеллигент! И когда о нем говорят «последний царь», я думаю; это верно! Потому что у нас уже начался процесс смещения
интеллигенции. Она — отжила. Стране нужен другой тип, нужен религиозный волюнтарист, да! Вот именно: религиозный!
— Достоевский считал характернейшей особенностью
интеллигенции — и Толстого — неистовую, исступленную прямолинейность грузного, тяжелого
русского ума. Чепуха. Где она — прямолинейность? Там, где она есть, ее можно объяснить именно страхом. Испугались и — бегут прямо, «куда глаза глядят». Вот и все.
Ошибочно думать, что лучшая, наиболее искренняя часть
русской левой, революционной
интеллигенции общественна по направлению своей воли и занята политикой.
Русская радикально-демократическая
интеллигенция, как слой кристаллизованный, духовно консервативна и чужда истинной свободе; она захвачена скорее идеей механического равенства, чем свободы.
Очень характерно, что не только в
русской народной религиозности и у представителей старого
русского благочестия, но и у атеистической
интеллигенции, и у многих
русских писателей чувствуется все тот же трансцендентный дуализм, все то же признание ценности лишь сверхчеловеческого совершенства и недостаточная оценка совершенства человеческого.
Также погружено в тьму сознание
русской революционной
интеллигенции, так часто отрицавшей национальность и Россию, и очень национальной, очень
русской по своей стихии.
И как ни поверхностны, как ни банальны были космополитические доктрины
интеллигенции, в них все-таки хоть искаженно, но отражался сверхнациональный, всечеловеческий дух
русского народа.
Русский тип странника нашел себе выражение не только в народной жизни, но и в жизни культурной, в жизни лучшей части
интеллигенции.
Моя революционность, которая в нынешний звериный мировой период еще возросла, представляется мне явлением сложным, и она, вероятно, носит иной характер, чем у большей части
русской революционной
интеллигенции.
А. Волынский был одним из первых в защите в литературной критике философского идеализма, он хотел, чтобы критика была на высоте великой
русской литературы, и прежде всего на высоте Достоевского и Л. Толстого, и резко нападал на традиционную
русскую критику, Добролюбова, Чернышевского, Писарева, которые все еще пользовались большим авторитетом в широких кругах
интеллигенции.
За много лет до образования у нас большевизма я столкнулся с явлением, которое можно было назвать тоталитаризмом
русской революционной
интеллигенции, с подчинением личной совести совести групповой, коллективной.
Русский духовно-культурный ренессанс был встречен очень враждебно левой
интеллигенцией, как измена традициям освободительного движения, как измена народу, как реакция.
Прежде всего, это книга аскетическая, в ней есть тот аскетический элемент, которым была проникнута
русская революционная
интеллигенция.
Интеллигенция была
русским явлением и имела характерные
русские черты, но она чувствовала себя беспочвенной.
Но на почве марксизма у нас возникнет среди левой
интеллигенции течение более высокой и сложной культуры, подготовившее
русский идеализм начала XX в.
У
русской революционной
интеллигенции, исповедовавшей в большинстве случаев самую жалкую материалистическую идеологию, казалось бы, не может быть эсхатологии.
С этим связано и
русское противоположение
интеллигенции и народа, дворянства и народа.
Тема о власти. Анархизм.
Русское отношение к власти.
Русская вольница. Раскол. Сектантство. Отношение
интеллигенции к власти: у либералов, у славянофилов. Анархизм. Бакунин. Страсть к разрушению есть творческая страсть. Кропоткин. Религиозный анархизм: религиозный анархизм Л. Толстого. Учение о непротивлении. Анархия и анархизм. Анархический элемент у Достоевского. Легенда о Великом Инквизиторе.
Интересно, когда проблему оправдания культуры ставят самые большие
русские люди, которые творили
русскую культуру, или ставит
интеллигенция, умственно воспитанная на западном научном просвещении.
Тема «
интеллигенция и народ» чисто
русская тема, мало понятная Западу.
Для
русской левой
интеллигенции революция всегда была и религией, и философией, революционная идея была целостной.
История
русского народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое было самой страшной язвой
русской жизни, гонения на
интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
Но сами масоны и декабристы, родовитые
русские дворяне, не были еще типичными интеллигентами и имели лишь некоторые черты, предваряющие явление
интеллигенции.
Но по духу своему странниками были и наиболее творческие представители
русской культуры, странниками были Гоголь, Достоевский, Л. Толстой, Вл. Соловьев и вся революционная
интеллигенция.
Так было в народе, так будет в
русской революционной
интеллигенции XIX в., тоже раскольничьей, тоже уверенной, что злые силы овладели церковью и государством, тоже устремленной к граду Китежу, но при ином сознании, когда «нетовщина» распространилась на самые основы религиозной жизни.
Передовая
интеллигенция всех стран переживала в юности пафос окончательной победы знания и безвозвратного поражения веры, а
интеллигенция русская со свойственной ей склонностью к крайностям, со страстной верой пережила это поражение всякой веры и поверила в знание.
По Амуру и в Приморской области
интеллигенция при небольшом вообще населении составляет немалый процент, и ее здесь относительно больше, чем в любой
русской губернии.
Здешние
русские пионеры — люди
интеллигенции по преимуществу. Провозят из Петербурга чай, сахар, апельсины, табак и, миновавши териокскую таможню, крестятся и поверяют друг другу: — Вы что провезли?
— А теперь Редедя возвращается из поездки по Весьегонскому уезду, куда был приглашен местной
интеллигенцией для чествования, в качестве
русского Гарибальди.
— Я собрал бы остатки моей истерзанной души и вместе с кровью сердца плюнул бы в рожи нашей
интеллигенции, чер-рт ее побери! Я б им сказал: «Букашки! вы, лучший сок моей страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами десятков поколений
русских людей! О! гниды! Как вы дорого стоите своей стране! Что же вы делаете для нее? Превратили ли вы слезы прошлого в перлы? Что дали вы жизни? Что сделали? Позволили победить себя? Что делаете? Позволяете издеваться над собой…»
Русский гнет после восстания 1862–1863 годов чувствовался и на улицах, где вам на каждом шагу попадался солдат, казак, офицер, чиновник с кокардой, но Варшава оставалась чисто польским городом, жила бойко и даже весело, проявляла все тот же живучий темперамент, и весь край в лице
интеллигенции начал усиленно развивать свои производительные силы, ударившись вместо революционного движения в движение общекультурное, что шло все в гору до настоящего момента.
На всем моем долгом веку я не встречал
русского эмигранта, который по прошествии более двадцати лет жизни на чужбине (и так полной всяких испытаний и воздействий окружающей среды) остался бы столь ярким образцом московской
интеллигенции 30-х годов на барско-бытовой почве.
Итоги писателя — Опасность всяких мемуаров — Два примера: Руссо и Шатобриан — Главные две темы этих воспоминаний: 1) жизнь и творчество
русских писателей, 2) судьбы нашей
интеллигенции — Тенденциозность и свобода оценок — Другая половина моих итогов: книга «Столицы мира»
Тогда в польском еженедельнике"Край"явилась самая лестная для меня характеристика как писателя и человека, которая начиналась таким, быть может, слишком лестным для меня определением:"Пан Петр Боборыкин, известный
русский романист — один из самых выдающихся представителей наиблагороднейшего отдела
русской интеллигенции"("Pan Pietr Boborykin zna-komity…").
Но этот быстрый поворот в судьбе писателя-беллетриста показывал, какой толчок дало
русской более восприимчивой
интеллигенции то, что"Колокол"Герцена подготовлял с конца 50-х годов.
Я тогда создавал свой большой роман"Перевал", который кто-то в печати назвал в шутку:"Сбор всем частям
русской интеллигенции".
На мое писательство, в тесном смысле, пестрая жизнь корреспондента, разумеется, не могла действовать благоприятно. Зато она расширила круг всякого рода наблюдений. И знакомство с
русскими дополняло многое, что в Петербурге (особенно во время моих издательских мытарств) я не имел случая видеть и наблюдать. Не скажу, чтобы соотечественники, даже из «
интеллигенции», особенно чем-нибудь выдавались, но для беллетриста-бытописателя — по пословице — «всякое лыко в строку».
Одного настоящего эмигранта нашел я, правда, в 1867 году, хотя по происхождению и не
русского, но из России и даже прямо из петербургской
интеллигенции 60-х годов. О нем у нас совсем забыли, а это была оригинальная фигура, и на ее судьбу накинут как бы флер некоторой таинственности.
И вообще
русская «
интеллигенция» представлена была крайне скудно, за исключением тех молодых ученых, которые приезжали со специальными целями.
Кроме Атенея — клуба лондонской
интеллигенции, одним из роскошных и популярных считался Reform club с громким политическим прошедшим. Туда меня приглашали не раз. Все в нем, начиная с огромного атриума, было в стиле. Сервировка, ливреи прислуги, отделка салонов и читальни и столовых — все это первого сорта, с такой барственностью, что нашему брату,
русскому писателю, делалось даже немного жутко среди этой обстановки. Так живут только высочайшие особы во дворцах.
Я сразу попал в воздух
русской писательской
интеллигенции, к моим старшим сверстникам, в воздух милых для меня разговоров и воспоминаний.
И с оставлением Герценом Лондона он потерял для
русской свободной
интеллигенции прежнюю притягательную силу.
А в голове роились образы и властно требовали воплощения: врач «без дороги», не могущий довольствоваться своею непосредственною врачебного работою, наркотизирующийся ею, чтобы заглушить неудовлетворимую потребность в настоящем, широком деле; хорошая, ищущая
русская девушка; работа врача на холере и гибель от стихийного взрыва недоверия некультурной массы к
интеллигенции, идущей к ней на помощь.
Тут выражено очень характерное для
русской революционной
интеллигенции настроение — любовь к «дальнему», а не любовь к «ближнему».
По Белинскому можно изучать внутренние мотивы, породившие миросозерцание
русской революционной
интеллигенции, которое будет долгое время господствовать и в конце концов породит
русский коммунизм, но уже в иной исторической обстановке.
Но славянофилы выразили тут один из полюсов
русского сознания, характерную черту
интеллигенции XIX века и всей
русской литературы.
Вопреки мнению славянофилов,
русский народ был народом государственным — это остается верным и для советского государства — и вместе с тем это народ, из которого постоянно выходила вольница, вольное казачество, бунты Стеньки Разина и Пугачева, революционная
интеллигенция, анархическая идеология, народ, искавший нездешнего царства правды.
В характере Ленина были типически
русские черты и не специально
интеллигенции, а
русского народа: простота, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и к риторике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе.
В
интеллигенции были типические
русские черты, и совершенно ошибочно то мнение, которое видело в
интеллигенции денационализацию и потерю всякой связи с
русской почвой.